Мы можем жить среди людей - Страница 125

125

— Ну, да. Сейчас его заменили словами "привыкнуть", "пользоваться". То есть сейчас я пользуюсь — к примеру — планшетами и общаюсь с Лоном, привыкла к нему. А раньше, когда жили с родителям, то говорили — я люблю маму и папу. Как‑то так.

— Старое выражение, да?

Эмма рассеяно кивнула. Да, это старое, немного забытое выражение. Его употребляли еще тогда, когда жизнь не была такой удобной и современной. Когда детей надо было рожать и воспитывать самим, когда женщины зависели от отцов своих детей, когда близкие и личные отношения между людьми приносили много боли и разочарования. Вообще все эти семьи, дети, мужья и жены были огромным предметом разочарования.

Как можно жить в такой несвободе? Это очень неудобно. Постоянно думать о ком‑то, подстраиваться под кого‑то, жертвовать частью своей жизни ради кого‑то. Вот поэтому люди и придумали термин "любовь" и создали романтический ореол вокруг него. Вроде как "любовь" должна была приносить счастье, а на деле приносила только слезы и разочарование.

Вот, к примеру, младший брат профессора Сергей, который плакал по ночам по своей маме. А зачем ему мама? Почему женщина должна жертвовать своим временем отдыха ради того, чтобы увидеть мальчика? Это бессмысленно и бестолково. А не было бы этой привязанности — не было бы и слез. Не было разочарования. И Сергей сразу оценил бы все преимущества Второго Уровня. Эмоциональная нестабильность — вот как называется то состояние, к которому приводит любовь.

Эмма взяла планшет, вздохнула и негромко велела:

— Мечи не забудь. Пригодятся.

— Само собой. Я включу сейчас звуки языка животных. Звук тревоги. Пусть звучит. И пойдем вниз. Главное еще Вовку не забыть. Он‑то о нас точно забыл.

— Ну, да. Играет сидит.

Запахи обрушились, как только спустились по лестнице вниз. Множество ярких, выпуклых нот наполнили пространство. Это не ароматы, это именно запахи. Они уже не казались неприятными или противными. Они говорили. Вот тут было несколько животных, и все они пахли по — разному. Эмма отчетливо различала запах каждого и могла даже проследить — куда кто пошел.

Присутствие Кольки и Вовки. Собственный запах. Они тоже были тут, но животные оставались дольше, запахи стаи более явственны и совсем свежи.

Сколько пришлось просидеть тут, в этом ангаре? Эмма торопливо подсчитала. Вышло, что почти двое суток. Немало.

— Знать бы, куда поворачивать, — пробормотал в темноте Колька.

— Я знаю, — уверенно ответила Эмма.

Она знала. Она чувствовала свой собственный, старый запах и шла по нему. Прямо к выходу, через резкий, сильный запах стаи. Вся стая прошла тут больше суток назад. Все ушли, больше никого нет. Ни одного звука не долетало до Эммы. Тихо и темно. Можно спокойно двигаться вперед.

На Колькином планшете постоянно прокручивался файл с записями тревоги. Эмма улавливала лишь еле слышный короткий свист — и все. Улавливают ли эти звуки животные? Нет, потому что животных тут нет. Ни одного, это Эмма знала точно. Никого тут нет, потому можно двигаться быстро и свободно. Вперед, на выход.

— Наши сейчас спят, наверное, — предположил Колька, — самое время для сна. Я и сам хочу спать. Приду сейчас и завалюсь.

Эмма не ответила. Она думала о том, что с ней происходит что‑то не понятное. То, что происходило с профессором. Она меняется, она отлично видит в темноте и отлично слышит. Вот только не ясно пока — хорошо это или плохо.

Профессорские таблетки лежали в рюкзаке. Пока есть таблетки, Эмма остается человеком. А что будет, когда таблетки закончатся? Об этом даже думать было страшно. Оставалась слабая надежда на профессорские исследования. Вдруг там есть какая‑нибудь зацепка, какое‑то решение. Что‑то, что позволит сохранить детей станции от загадочной болезни.

Вышли в коридорчик. Тот самый, из которого вела труба. Эмма оглянулась на раскрытые двери, на проем, приведенный в порядок и закрытый пластиковой крышкой.

— Тут кто‑то был, — тихо сказал Колька, — смотри, починили разъем и распаяли проход из коридоров. Теперь не надо лезть через трубу, можно просто пройти, подняться по лестнице и будем дома. Кто это мог быть?

Эмма чувствовала запахи людей. Тут были люди, и совсем недавно. Вот буквально только что. И запах знакомый. Очень знакомый, вызывающий волнение и заставляющий сердце плясать в бешеном ритме. Совсем тихо Эмма произнесла:

— Тут был Федор. Точно.

Слабо улыбнулась и почувствовала, как упал с плеч огромный груз. Значит, Колька прав. Федор жив, и Таис, наверное, тоже. Эти двое живы и здоровы, с ними ничего не случилось. Только не понятно, зачем они починили разъем и отпаяли проход в коридоры Третьего Уровня.

— Я же тебе говорил, — невозмутимо ответил Колька, — пошли, что тут стоять. Федор что‑то придумал, видать. Сейчас найдем его и спросим.

— Пошли, — тут же согласилась Эмма и взяла Вовку за руку.

Слегка погладила по макушке, весело спросила:

— Устал, малек?

— Есть хочу ужасно, — тут же пожаловался мальчишка, — жаль, что там не оказалось челнока. Мы бы смогли улететь на Землю.

— На Луну бы мы улетели, — резко бросил Колька, — где ты видел вообще Землю? Видел или нет?

— Ну… не видел… а что?

— А то! Если ты не видел Землю, то куда лететь собрался? Надо, наверное, сначала разобраться во всем, так? И мы с Эммой хотели разобраться, а про полет на Землю болтали просто так. Шутили. Ты понимаешь, что такое "шутка"?

— Что привязался? — нахмурился Вовка и рванул вперед.

Колька тут же хотел броситься за ним, но Эмма остановила:

125